Как современная историческая наука объясняет образование. Основные этапы развития исторического знания. Этапы развития исторической науки. Основные исторические этапы развития философского знания

Изменение теоретических основ отечественной исторической науки. В середине 80-х гг. отечественная историческая наука вступила в весьма сложный период развития, характеризующийся возникновением противоречивого положения. С одной стороны, наметился необычайно высокий общественный интерес к истории, с другой - произошло резкое падение престижа исторической исторических трудов. Разрешение противоречия большинство историков связало с творческим прочтением трудов классиков марксизма-ленинизма. М.П. Ким, например, заявил: "Наша беда в том, что в изучении истории, развитии исторической науки мы непоследовательно использовали ленинское теоретическое наследие" ("Круглый стол": историческая наука в условиях перестройки // Вопросы истории. 1988. № 3. С.8). Реализации идеи творческого прочтения работ К. Маркса и В.И. Ленина призваны были служить публикации их ранее малоизвестных или же запрещенных произведений, в частности труда К. Маркса "Разоблачения дипломатической истории XVIII века". При этом выяснилось, что марксизм при трактовке истории России наряду с верными положениями включал в себя ошибки принципиального характера. Например, К. Маркс игнорировал роль внутренних факторов в истории Древнерусского государства, выдвинув явно ошибочное положение об исключительно варяжском составе дружин Рюриковичей и т.п. Приниженную характеристику дал он Ивану Калите, политику которого назвал "макиавеллизмом раба, стремящегося к узурпации власти". Не менее тенденциозна оценка деятельности Ивана III, который "не сокрушил иго, а избавился от того исподтишка". Московия же, по мнению К. Маркса, "усилилась только благодаря тому, что стала virtuoso в искусстве рабства" (См.: Маркс К. Разоблачения дипломатической истории XVIII века // Вопросы истории. 1989. № 4. С.4, 6, 7,11).

Обращение к марксистским оценкам истории России еще более усугубило ситуацию. Поиск выхода из нее привел к идее альтернативности в истории, выборе путей общественного развития, наиболее полно выраженной в историко-методологических работах П.В. Волобуева. Он писал: "... исторический процесс во всех трех его составных частях и параметрах (прошлое, настоящее, будущее) не предопределен и не запрограммирован; он вероятностен. Его вероятностная природа проявляется и в многовариантности развития. Иначе он и не может протекать так как общественные закономерности реализуются людьми в ходе их деятельности неоднозначно, а во множестве различных форм и видов ("многих историй") в зависимости от конкретно исторических условий, которые весьма разнообразны в каждую эпоху в разных странах и даже в каждой отдельной стране" (Волобуев П.В. Выбор путей общественного развития: теория история, современность. М., 1987. С.32). Одновременно была предпринята попытка рассмотрения альтернативности на примерах советской истории. Стали писать о повороте 1929 г. и альтернативе Н.И. Бухарина, позиции Л.Д. Троцкого и т.П. Одновременно в научный оборот были введены работы представителей ленинского окружения (Л.Д. Троцкий, Н.И. Бухарин и т.д.) с весьма своеобразной трактовкой марксизма.

Существенные изменения в осмыслении отечественной истории стали происходить в связи с публикацией трудов выдающихся русских философов и историков начала XX в., произведения которых позволили исследователям понять, что стремление к канонизации марксизма является его имманентной закономерностью. Уже С.Н. Булгаковым было показано, что марксизм "чужд всякой этике", так как обосновывает свои выводы и прогнозы, исходя не из требований этического идеала, а из самой действительности. Но он же и "насквозь" этичен, так как, отвергая всякую религию, отвергает тем самым и религиозную нравственность, на место которой ему нечего поставить, кроме самого себя. Таким образом, возникает возможность самого тяжкого "застоя" в области общественных наук.

Публикация российских мыслителей начала ХХ в. способствовала складыванию понимания всего аморализма учения о классовой борьбе как двигателе истории. Идея К. Маркса и В.И. Ленина о необходимой смене оружия критики критикой оружия стала рассматриваться как своеобразное обоснование террора против инакомыслия во всех сферах общественной жизни. Установившееся в результате этого единообразие обеднило исследование исторической реальности, в первую очередь исключив из процесса человека. С.Н. Булгаков писал: "Для взоров Маркса люди складываются в социологические группы, а группы эти чинно и закономерно образуют правильные геометрические фигуры, так, как будто кроме этого мерного движения социалистических элементов в истории ничего не происходит, и это упразднение проблемы и заботы о личности, чрезмерная абстрактность, есть основная черта марксизма, и она так идет к волевому душевному складу создателя этой системы" (Булгаков С.Н. Философия хозяйства. М., 1990. С. 315). После публикации работ русских мыслителей начала XX в. широким слоям историков открылись многие религиозно-мифотворческие моменты марксизма, его многогранное идеалистическое начало. Н.А. Бердяев, в частности, писал: "Маркс создал настоящий миф о пролетариате. Миссия пролетариата есть предмет веры. Марксизм не есть только наука и политика, по есть также вера, религия" (Бердяев Н.А. Истоки и смысл русского коммунизма. М., 1990. С. 83).

Параллельно шла "реабилитация" зарубежной немарксистской философии истории и исторической мысли. В круг чтения российских историков вошли книги Ф. Броделя, Л. Февра, М. Блока, К. Ясперса, А. Дж. Тойнби, Э. Карра и др. При этом в их трудах достаточно четко просматривалось уважительное и объективное отношение к истории России, что явно противоречило основному тезису советской историографии о зарубежной литературе как о фальсификации исторического процесса. В этом плане показательно заявление Л. Февра: "... Россия. Я не видел ее собственными глазами, специально не занимался ее изучением и все же полагаю, что Россия, необъятная Россия, помещичья и мужицкая, феодальная и православная, традиционная и революционная, - это нечто огромное и могучее" (Февр Л. Бои за историю. М., 1991. С.65).

Описанные процессы привели к переосмыслению марксизма-ленинизма как теоретической базы исторической науки. Историками был поставлен вопрос: в какой мере марксистская теория формаций способствует углублению и прогрессу исторического познания? В ходе дискуссий многие охарактеризовали сведение всего многообразия "мира людей" к формационным характеристикам как "формационный редукционизм" (См.: Формации или цивилизации? (Материалы "круглого стола") // Вопросы философии. 1989. № 10. С.34), ведущий к игнорированию или недооценке человеческого начала, в чем бы оно ни выражалось. Размышляя по этому поводу, А.Я. Гуревич писал: "... мировой исторический процесс едва ли правомерно понимать в виде линейного восхождения от одной формации к другой, равно как и размещения этих формаций по хронологическим периодам, ибо так или иначе на любом этапе истории налицо синхронное сосуществование и постоянное взаимодействие различных социальных систем" (Гуревич А.Я. Теория формаций и реальность истории // Вопросы философии. 1990. № 11. С.37). Кроме того, современная историческая паука приступила к изучению "малых групп", тогда как формационный подход к истории предполагает оперирование обобщенными понятиями, которые выражают высокую степень абстрагирования.

Развитие исторической науки в России поставило перед учеными задачу разработки гибкого и адекватного современной эпохе теоретического и методологического инструментария. Вышеуказанное противоречие выступает лишь проявлением этой тенденции. Попытки же его разрешения привели к расширению методологической базы отечественной исторической науки и началу складывания направлений и школ. Среди них, допуская определенную условность классификации, можно выделить:

1) марксистское направление, представленное основной массой историков как центра, так и провинции. В силу определенных причин оно не охватывает обширные пласты актуальной проблематики, выдвинувшейся в наши дни на передний план в гуманитарном знании;

2) школа структурно-количественных методов, ориентированная в значительной степени на достижения англо-американской историографии. Ее сторонники допускают и требуют:

широкого подхода к объекту познания, разностороннего его рассмотрения;

применения различных методов выявления, сбора, обработки и анализа конкретно-исторических данных;

всесторонней интерпретации и обобщения результатов конкретно-исторического анализа.

При этом основная цель применения математического аппарата в исследованиях состоит в том, чтобы "в результате математической обработки и анализа исходных количественных показателей получить новую, непосредственно не выраженную в исходных данных информацию. Историко-содержательный анализ этой информации должен дать новые знания об изучаемых явлениях и процессах" (Количественные методы в советской и американской историографии. М., 1983. С.13);

3) школа "антропологически ориентированной истории", представители которой провозгласили, что "наиболее перспективными представляются современные школы гуманитарного знания, которые исследуют знаковые системы, присущие данной цивилизации, систему поведения принадлежащих к ней людей, структуру их ментальностей, их концептуальный аппарат, "психологическую вооруженность"" (Одиссей. Человек в истории. Исследования по социальной истории и истории культуры: 1989 год. М., 1989. С.5). В своих исследованиях историки этого направления ориентируются па достижения историко-психологической школы дореволюционной России (Л.П. Карсавин, П.М. Бицилли), французской, а ныне международной, школы "Анналов" (М. Блок, Л. Фепп, Ф. Бродель, Ж. Дюби) и западногерманской школы "повседневной истории".

Кроме того, но второй половине 80-х - начале 90-х гг. наметилось возрождение региональной историографии, связанное с крахом идеи унификации исторической науки. Несмотря на наличие кризисных явлений в провинциальной исторической мысли, исследователи заговорили о своеобразии и специфике местной истории (См.: Балашов В.А., Юрченков В.А. Региональная история: проблемы и новые подходы // Вестн. Мордов. ун-та. 1991. № 4. С.10 - 14).

Основные проблемы дореволюционной отечественной истории. Современная отечественная историография характеризуется широким обменом мнениями по целому ряду ключевых проблем отечественной феодальной фазы исторического развития. Одной из главных тем при этом выступают вопросы генезиса феодализма в Древней Руси. До последнего времени при их рассмотрении господствовали и развивались традиции школы Б.Д. Грекова (работы Б.А. Рыбакова, М.Б. Свердлова и др.), основной идеей которого была мысль об изначальном феодализме Древней Руси. В качестве доказательств развития феодального способа производства при этом фигурируют три основных фактора:

1) система государственных податей и повинностей (отсюда - свободные смерды становились феодально зависимыми);

2) использование железных орудий труда (это вело к появлению хозяйственно самостоятельных малых семей и соседских общин);

3) чинимые феодалами-боярами все виды насилия, с помощью которых они постепенно утверждали свое господство, превращая общинников в холопов и закупов (См.: Горемыкина В.И. О генезисе феодализма в Древней Руси // Вопросы истории. 1987. № 2. С.80). Несколько иную позицию занял И.Я. Фроянов, находящий с некоторыми оговорками и особенностями на Руси IX - XI вв. позднеродовое общество. Наконец, В.И. Горемыкина попыталась изменить устоявшуюся точку зрения и заявила: "Нам представляется, что у восточных славян общество с VI - VII вв. имело рабовладельческий характер, а затем на Руси. XII в. оно превратилось в феодальное" (Там же. С.100). Более гибкую позицию занял А.П. Пьянков, усмотревший наличие слоя рабов в городах Руси еще в XI в. Древнерусскую государственность он возвел к более раннему времени, нежели VIII - IX вв.

Практически одновременно был поставлен вопрос о генезисе государственности на Руси. Академик Б.А. Рыбаков опубликовал ряд работ, где признал основой Древней Руси киевский регион, ведущий свою родословную от Полянского княжества. Данная точка зрения восходила к трудам Д.И. Иловайского и М.С. Грушевского и была поддержана лишь П. Толочко. С ее критикой выступил А.П. Новосельцев, призвавший начинать историю Древней Руси, как это делали Б.Д. Греков и другие ученые, с объединения севера (Новгород) и юга (Киев).

Следует отметить, что в условиях новой историографической ситуации стала возможной критика непререкаемых до этого авторитетов, в частности, работ того же Б.А. Рыбакова. К числу его ошибок и неточностей были отнесены попытки удревнить время сложения славянства до середины 2-го тысячелетия до н.э., отрицать роль Новгорода в образовании Древнерусского государства, датировать начало летописания в Киеве временем Аскольда и Дира и т. и. По мнению А.П. Новосельцева, "под прямым влиянием взглядов Рыбакова ряд авторов разной квалификации занялся поиском русов среди явно неславянских этносов (гуннов и т.д.), а самые ретивые пытаются увязать русов даже с этрусками!" ("Круглый стол": историческая наука в условиях перестройки // Вопросы истории. 1988. № 3. С.29). Серьезную критику вызвало отношение Б.А. Рыбакова к источникам, в частности, к античным и арабским. Причем критика его построений во многих случаях была весьма нелицеприятной. Тот же А.П. Новосельцев писал: "Его (Б.А. Рыбакова. - Авт.) фантазия создает порой впечатляющие (для неспециалистов) картины прошлого, не имеющие, однако, ничего общего с тем, что мы знаем из сохранившихся источников. Любая наука нуждается в гипотезах, но то, что делает с историей Руси Рыбаков, к научным гипотезам отнести нельзя" (Новосельцев А.П. "Мир истории" или миф истории? // Вопросы истории. 1993. № 1. С.30).

В связи с образованием Древнерусского государства в отечественной историографии вновь был поднят вопрос о роли норманнов в генезисе государственности. При этом сложились три подхода к известиям летописи о призвании варягов. Одни исследователи (А.Н. Кирпичников, И.В. Дубов, Г.С. Лебедев) считают их в основе своей исторически достоверными. Они исходят из представлений о Ладоге как "первоначальной столице Верхней Руси", жители которой выступили с инициативой призвания Рюрика. По их мнению, этот шаг был весьма дальновиден, так как позволил "урегулировать отношения практически в масштабах всей Балтики". Другие (Б.А. Рыбаков) - полностью отрицают возможность видеть в этих известиях отражение реальных фактов. Летописный рассказ трактуется как легенда, сложившаяся в пылу идеологических и политических страстей конца XI - начала XII вв. Источники, по мнению, например, Б.А. Рыбакова, "не позволяют сделать вывод об организующей роли норманнов не только для организованной Киевской Руси, но даже и для той федерации северных племен, которые испытывали па себе тяжесть варяжских набегов". Третьи (И.Я. Фроянов) улавливают в "предании о Рюрике" отголоски действительных происшествий, но отнюдь не тех, что поведаны летописцем (Подробнее см.: Фроянов И.Я. Исторические реалии в летописном сказании о призвании варягов // Вопросы истории. 1991. № 6. С.5 - б).

Наряду с западными факторами воздействия на Древнерусское государство в современной отечественной историографии Достаточно остро стоит проблема восточного влияния, постановка которой связана с исследования Г.А. Федорова-Давыдова и Л.Н. Гумилева. Особо стоит сказать о последнем ввиду широкой популяризации его взглядов. Л.Н. Гумилеву принадлежит ряд предположительных утверждений: о своеобразном характере монгольской религии, сближающей ее с монотеизмом или митраистским дуализмом, о сознательном изобретении иерусалимскими феодалами "легенды о пресвитере Иоанне", о походах Батыя 1237 - 1240 гг. как о двух "кампаниях", лишь незначительно уменьшивших "русский военный потенциал", о "первом освобождении Руси от монголов" в 60-е гг. XIII в. и т.д. [См.: Лурье Я. С: К истории одной дискуссии // История СССР. 1990. № 4. С.129). Между ними и показаниями источников существуют прямые противоречия, на что указывал в свое время Б.А. Рыбаков (См.: Рыбаков Б.А. О преодолении самообмана // Вопросы истории. 1971. № 3. С.156 - 158).

Изменение историографической ситуации повлекло публикацию книг по истории феодализма, концепция которых отличается от традиционной. Примером могут служить монографические исследования А.А. Зимина о формировании боярской аристократии в России в XV - начале XVI в., о предпосылках первой крестьянской войны и т.д. В них ученый исходит из мысли о том, что судьбы общества и личности неизбежно и всегда взаимосвязаны. Кроме того, интересной представляется его идея о заметных следах, пережитках удельной децентрализации в России в конце XV - XVI вв.

Во второй половине 80-х гг. по-новому стала оцениваться роль церкви в истории России. Вышел ряд работ о взаимоотношении ее с властью: А. Кузьмин - о христианизации Руси (1988 г), Я.Н. Щапов - о взаимоотношении государства и церкви в X - XIII вв. (1989 г), Р.Г. Скрынников - о связи советской и духовной власти в XIV - XVII вв. (1990 г), В.И. Буганов и А.П. Богданов - о бунтарях в русской православной Церкви (1991 г). А.П. Богданову в книге "Перо и крест. Русские писатели под церковным судом" (1990 г) удалось показать втягивание церкви в государственную охранительную систему с XVI до начала XX вв. - процесс равно драматический для русской церкви и российского общества.

В современных условиях стал возможен отход от идеологизированных оценок крестьянских войн, которые традиционно именовались антифеодальными. Однако таковыми могли быть только буржуазные революции. Н.И. Павленко писал по этому поводу: "Крестьяне, как известно, в силу многих причин своего бытия не могли "изобрести" новых общественно-экономических отношений и политической системы. Крестьяне в ходе восстаний боролись не против системы, а за ее улучшенный вариант..." (Павленко П.И. Историческая наука в прошлом и настоящем // История СССР. 1991. № 4. С.91). Некоторые авторы стали отказываться от идеализации крестьянских войн, писать об их разбойном характере, о разрушении материальной и духовной культуры, нравственности, разграблении помещичьих усадеб, сожжении городов и т.п. Наметился отход от тезиса о расшатывании феодально-крепостнической системы как основном итоге крестьянских войн. Пришло осознание того, что после подавления восстаний дворянство не только реставрировало старые порядки, но и укрепляло их путем совершенствования административной системы и увеличения повинностей в пользу феодала.

Несомненный интерес представляют попытки в современных условиях исследовать формирование служилой бюрократии и ее роли в перерастании сословно-представительной монархии в абсолютную. При оценке данных процессов Н.Ф. Демидова отнесла их начало к XVII в., характеризуя приказную систему как проявление бюрократизма. С иных позиций выступил И.И. Павленко, связавший возникновение бюрократии в России с унификацией государственного управления в петровское время. Аналогичную точку зрения высказал Е.В. Анисимов, исследовавший историю XVIII в.

Разработка проблем российского абсолютизма привела историков к понятию "петровский период" истории. Наиболее четко его определял П.Я. Эйдельман: "Революция Петра определила русскую историю примерно на полтора века..." (Эйдельман П.Я. "Революция сверху" в России. М., 1989. С.67). Определенные уточнения в эту формулу были внесены Е.В. Анисимовым, высказавшим парадоксальную, на первый взгляд, мысль об отчетливом консервативном характере революционности Петра Великого. Исследователь писал: "Модернизация институтов и структур власти ради консервации основополагающих принципов традиционного режима - вот что оказалось конечной целью. Речь идет об оформлении самодержавной формы правления, дожившей без существенных изменений до XX века, о формировании системы бесправных сословий, ставшей серьезным тормозом в процессе развития средневекового по своей сути общества, наконец, о крепостничестве, упрочившемся в ходе петровских реформ" (Анисимов Е.В. Время петровских реформ. Л., 1989. С.13 - 14).

Публикация или репринтное воспроизведение многочисленных "романов императрицы", "любовников Екатерины" "женщин Петра Великого" и т.д. помимо отрицательного влияния на формирование массового исторического мышления имели и положительное значение в виде восстановления интереса профессиональных историков к роли личности в истории. Наметится отход от одноплановой характеристики царей и дореволюционных политических деятелей. Н.И. Павленко по этому поводу пишет: "Ясно, что продолжительные царствования накладывали свой отпечаток на внутреннюю жизнь государства и его внешнюю политику. Царь в соответствии с мерой своей просвещенности и понимания задач, стоящих перед страной, формировал "команду", если так можно выразиться, мозговой центр, генерировавший идеи и с соизволения монарха претворявший их в жизнь" (Павленко Н.И. Указ. соч. С.92). Появились биографии известных политических, военных деятелей, дипломатов XVIII в. А.В. Гаврюшкин опубликовал книгу о графе Н.И. Панине (1989 г), В.С. Лопатин - о взаимоотношениях Г.А. Потемкина и А.В. Суворова (1992 г), П.В. Перминов - о посланнике России в Константинополе А.М. Обрескове (1992 г). Наконец увидела свет написанная еще в 20 - 30-е гг. монография А.И. Заозерского о фельдмаршале Б.П. Шереметеве (1989 г.). А.С. Мыльников по-иному оценил деятельность Петра III.

Исследование сущности государственной власти XVIII - начала XX вв. привело к постановке проблемы соотношения реформ и контрреформ в истории России. Обращение к политической истории "революций сверху" произошло впервые за последние десятилетия развития исторической науки в нашей стране и явилось в значительной степени показателем происходящих в ей изменений.

Реформы начала XIX в. достаточно серьезно были проанализированы М.М. Сафоновым и С.В. Мироненко. Через призму личности графа М.М. Сперанского попытался представить их В.А. Томсинов. Исследователи пришли к выводу о складывании в российском обществе сознания необходимости и неизбежности коренных преобразований. В этих условиях правительство вступило на путь реформ, а общество обратилось первоначально к давлению на правительство, поддержке, подталкиванию его реформаторских устремлений, потом революционной борьбе. Последнее вызвало реакцию и стремление укрепить основу существующей системы. С этих позиции стали рассматривать и восстание декабристов, получившее отражение в монографиях В.А. Федорова "Своей судьбой гордимся мы..." (1988 г) и Я.А. Гордина "Мятеж реформаторов: 14 декабря 1825 года" (1989 г).

При анализе ситуации середины XIX в. наметилось смещение хронологических рамок реформ. По мнению ряда исследователей, оттепель обозначилась еще в середине 50-х гг. XIX в., сами же реформы явились типичной "революцией сверху". Отметим, что новые подходы к анализу реформ наметились в работах экономистов, а не историков. Г.X. Попов рассмотрел экономические, социальные, идейно-политические корни реформ, непосредственные причины, сделавшие их необходимыми и заставившие царя проявить инициативу и провести ее сверху. Он привел материал о попытках реформ, в частности дал оценку экспериментам, проводимым с государственными и удельными крестьянами. Г.X. Попов показал, что в борьбе между ярыми противниками, либерально настроенными и горячими сторонниками реформы, каждый из которых отстаивал свою программу реформы, родился не "прусский", не "американский", а особенный - "русский" путь преодоления феодальных отношений, подготовивший развитие капитализма. Он писал: "Реформа 1861 г. была выдающимся маневром самого могучего и самого опытного в мире абсолютизма. Она опередила внутреннее вызревание кризиса. Искусно маневрируя, по существу, оставаясь всегда в меньшинстве, делая уступки крепостникам, абсолютизм разработал и осуществил тот вариант преобразований, который в наибольшей мере отвечал интересам самодержавия и его аппарата" (Попов Г. X. Отмена крепостного права в России // Истоки. Вопросы истории народного хозяйства и экономической мысли. М., 1990. Вып.2. С.69).

Проблема соотношения реформ и революции при анализе пореформенного развития отечественной истории стала центральной в исследованиях этого периода. К данной тематике обратились А.А. Искандеров, Б.Г. Литвак, Р.Ш. Ганелин и др. Ее рассмотрение идет с учетом альтернативности развития. В этом плане достаточно показательно высказывание А.А. Искандерова: "Перед Россией XX в. реально стояли не один, а два возможных пути развития: путь революционного свержения существующего строя и путь мирного преобразования общества и государства" (Искандеров А.Л. Российская монархия, реформы и революция // Вопросы истории. 1993. № 7. С.126). Соотношение реформ и революции в российской истории начала XX в. достаточно полно рассмотрено в монографии Р.Ш. Ганелина (1991 г). Ему удалось показать, что реформаторская деятельность царизма не ограничивается событиями декабря 1904 г., февраля и октября 1905 г. По его мнению, попытки правительства организовать преобразования не прекращались, одновременно трудились разные комиссии и подкомиссии, постоянные и единовременные совещания, другие государственные структуры воплощая монаршую волю.

Особо встал вопрос о столыпинских реформах. По мнение академика И.Д. Ковальченко, получила "широкое распространите трактовка "столыпинского пути" чуть ли не как образца аграрного развития, который, якобы, должен быть учтен и даже воспроизведен в современной перестройке аграрных отношений в советской деревне. Имеет место не только игнорирование исторического подхода и достоверных фактов, но и конъюнктурная фальсификация важного исторического события" (Ковальченко И.Д. Столыпинская аграрная реформа (Мифы и реальность) // История СССР. 1991. № 2. С.53). И.Д. Ковальченко, отрицая разработки последних лет, заявил о том, что "столыпинская аграрная реформа, по сути, провалилась еще до первой "мировой войны", а "социалистическая революция в России была неизбежностью, обусловленной особенностями ее исторически прежде всего аграрного, развития" (Там же. С.69, 70). Многими исследователями позиция И.Д. Ковальченко была держана. В то же время нельзя игнорировать и наработки, связанные с политическими аспектами столыпинских реформ. В частности, стало утверждаться мнение о своеобразном альянсе против П.А. Столыпина совершенно противоположных политических сил. Н.Я. Эйдельман писал по этому поводу: "С одной стороны, новый премьер и его политика подвергались разнообразным революционным ударам. Большевики рассматривали борьбу со Столыпиным как проблему классовую, эсеры же, анархисты в немалой степени сражались с личностью самого Столыпина, вели террор и против членов его семьи... Правое дворянство и весьма прислушивающийся к нему Николай II видели в Столыпине "нарушителя вековых основ", передававшего исконную дворянскую власть - буржуазии" (Эйдельман Н.Я. Революция сверху" в России. М., 1989. С.163 - 164).

Политическая история рубежа XIX - XX вв. находится в центре внимания современной отечественной историографии, она отодвинула на второй план широко изучавшиеся ранее социально-экономические процессы. Среди вышедших работ особо следует выделить монографию С.В. Тютюкина об июльском политическом кризисе 1906 г. (1991 г), книгу Г.А. Герасименко о земском самоуправлении до 1917 г. (1990 г), последние работы Я. Авреха о политической ситуации накануне революции 1917 г. Достаточно интересные исследования вышли по истории тактических партий: Г.Д. Алексеевой - народнические партии (1990 г), Н.Г. Думовой - кадеты в первой мировой войне и февральской революции (1988 г) и т.д. В.М. Жухрай опубликовал книгу "Тайны царской охранки: авантюристы и провокаторы" (1991 г), в которой показывается закулисная история правящих кругов России начала XX в. Он пишет о высших чинах российской полиции и агентах, внедренных в революционное движение.

На стыке политической и социально-экономической истории вышли в свет работы о классах и сословиях России начала XX в. Весьма интересна написанная в русле этой тематики монография А.Н. Боханова "Крупная буржуазия России. Конец XIX в. - 1914 г." (1992 г), в которой впервые в историографии рассматривается численность и состав высшего слоя предпринимателей, выяснены источники его пополнения, проанализировано соотношение классовых и сословных характеристик.

Наметились новые подходы к изучению февральской революции. Начало им положили вышедшие в 1987 г. монографии Л.М. Спирина "Россия, 1917 год: Из истории борьбы политических партий" и Г.3. Иоффе "Великий Октябрь и эпилог царизма". Они сочетали в себе традиционные для советской историографии подходы с новыми веяниями. Продолжая развивать данную тенденцию, Г.3. Иоффе в 1989 г. выпустил книгу о генерале Л. Корнилове и начале становления "белого дела".

Советский период в работах современных исследователей. Переосмысление истории Отечества советского периода началось во второй половине 80-х гг. в публицистике, лидером которой был, без сомнения, Ю.Н. Афанасьев. Активно выступали Ю. Карякин, Н. Шмелев, Г. Попов и др., предложившие новое концептуальное понимание отдельных этапов истории и выработавшие "концепцию" "белых пятен". Оценивая ситуацию тех лет, Г.А. Бордюгов и В.А. Козлов писали: "... "Профессорская" публицистика давала широкую панораму, историки работали над деталями. Но поскольку "деталей" и "белых пятен" было неизмеримо больше, чем историков, способных ими заниматься, то профессиональная историческая публицистика тонула в широком море популярных непрофессиональных статей..." (Бордюгов Г.А., Козлов В.А. История и конъюнктура. М., 1992. С.8). Ими была предложена своеобразная периодизация развития исторической публицистики:

1988 г. - "бухаринский бум",

1988 - 1989 гг. - "сталиниада",

1989 - 1990 гг. - "суд над Лениным",

1990 г. - "возвращение Троцкого".

Можно спорить о ее деталях, но суть процессов в принципе была отмечена верно.

Историческая публицистика сыграла свою роль - ей удалось выявить и поставить наиболее слабо разработанные проблемы, острые вопросы исторического развития, наметить новые концептуальные подходы. Однако она не поднялась до уровня действительно новой историографии, как отмечал американский исследователь М. фон Хаген. Историки не написали за это время ничего такого, что не было бы известно мировой исторической мысли. В то же время публицистика создала почву для новой исторической конъюнктуры. Г.А. Бордюгов и В.А. Козлов отмечают: "... советская историография со всеми познавательными структурами, психологией кадров, представлениями и ориентирами, объективно говоря, была готова только к тому, чтобы вынуть отработанный блок концепций, почерпнутых из "Краткого курса истории ВКП (б)", и заменить его другим..." (Там же. С.31).

Несмотря на широкий интерес к истории в середине 80-х гг., историческая наука реорганизовывалась достаточно медленно (См.: Дэвис Р.У. Советская историческая наука в начальный период перестройки // Вестник Академии наук. 1990. № 10). И все же в конце концов она "отстала" от политики и ее обслуживания.

В конце 80-х - начале 90-х гг. исследователи Октябрьской; революции освободились от идеологического диктата, произошло расширение источниковой базы, появилась возможность использования научного потенциала небольшевистской историографии, что открыло качественно новые возможности для переосмысления традиционных сюжетов. Идет размывание барьера, возникшего в результате вульгаризированного формационного подхода, что позволяет вписать события 1917 г. в контекст российской и мировой истории XX в. Это касается в первую очередь комплекса противоречий, определивших содержание и смысл революции. Некоторые исследователи (В.П. Дмитренко и др.) утверждают, что в 1917 г. имели место явления, не всегда укладывающиеся в рамки "социалистического строительства". По их мнению, уместно говорить о существовании параллельных ("малых") революций, таких как национально-освободительная, бедняцко-пролетарская, аграрно-крестьянская. Необходимо учитывать, что особую окраску этим революциям придали условия российского индустриального броска и участие империи в первой мировой войне. Комплекс разнообразных конфликтов раздвинул содержательные рамки революции, сделал крайне пестрым состав ее участников, программ и целей. Это ослабило авангард революционных сил в лице партий и вместе с тем обеспечивало сплочение нетерпеливых, быстро радикализировавшихся низов.

Исследователи предлагают рассматривать события 1917 г. как единый революционный цикл, исключительно сложный по своим компонентам, динамике, самореализации, как Великую Российскую революцию. В ходе ее возник фактор, оказавший решающее воздействие на происходившие процессы - тотальный распад институтов власти. В.П. Дмитренко утверждает: "Самой трагической вехой на этом пути стала ликвидация монархии. С общества была сорвана скрепа государственности, затем стали рваться складывающиеся веками социально-управленческие связи и пошатнулись привычные устои самосознания народа. Отсутствие альтернативной системы управления породило нарастающий хаос во всех сферах жизни общества..." (Октябрьская революция: ожидания и результаты // Отечественная история. 1993. № 4. С.213).

Появилась возможность более глубокого анализа социальных сил, участвовавших в революции 1917 г. Первоочередное внимание уделяется при разработке этого направления крестьянству. Среди многочисленных работ по данной тематике заметно выделяются исследования В.В. Кабанова, который с достаточной полнотой обосновал тезис о существенных потерях крестьянства в результате революции. Он считает, что Декрет о земле (1917 г) вызвал массу надежд, а затем разочарований. Помещичьих земель не хватало, ибо крестьянское малоземелье было обусловлено не только и не столько феодальными пережитками, сколько аграрным перенаселением.

Аграрный вопрос в революции и гражданской войне является одним из самых запутанных в российской истории. Исследования последних лет показали, что накануне 1917 г. российский крестьянин страдал не столько от малоземелья, имея в среднем по 5 - 7 десятин пашни на душу, сколько от низкой культуры земледелия. Анализ статистики, произведенный В.П. Буттом, показал, что "черный передел" 1917 - 1918 гг. лишь на 5 - 10% увеличил крестьянские наделы за счет фактического уничтожения 20 тысяч помещичьих хозяйств, которые поставляли около половины товарного хлеба на рынок. Эти процессы в немалой степени содействовали стихийному развалу армии, расколу общества, дезорганизации экономики и ухудшению продовольственного снабжения и т.п.

Новые подходы к изучению гражданской войны поставили вновь вопросы, не разрешенные в ходе предыдущего развития исторической науки в стране. Среди них - проблема начала гражданской войны, трактуемая неоднозначно. В.И. Петров высказал концептуальное соображение об отсутствии связи между революцией и гражданской войной. По его мнению, революция выступает лишь как предпосылка к гражданской войне, но нельзя отождествлять вооруженное насилие в ходе свержения режима с началом гражданской войны. События с октября 1917 г. до февраля 1918 г. служат в его трактовке прологом гражданской войны. Иную позицию занял Е.Г. Гимпельсон, заявивший о том, что именно Октябрьская революция послужила началом гражданской войны. Он считает, что гражданская война была неизбежна, потому что партия большевиков решила установить диктатуру пролетариата и с ее помощью вести страну по пути социализма. По его мнению, это была основная причина гражданской войны, поскольку реализация идеи диктатуры пролетариата и строительства социализма в крестьянской стране неизбежно вызывала ответную негативную реакцию не только со стороны свергнутых правящих классов, но и значительной части крестьянства. Свою трактовку событий предложил Л.М. Спирин, выделивший не одну, а несколько гражданских войн в России. Первая из них, развязанная большевиками, началась летом 1917 г. и завершилась Октябрем, Вторая гражданская война началась в октябре 1917 г., прошла три этапа и закончилась в 1922 г. Первый этап - с октября 1917 г. до лета 1918 г., когда кардинальные преобразования (перераспределение собственности и укрепление власти) решались преимущественно невооруженным путем. Второй этап - с лета 1918 г. до конца 1920 г. - главный период, собственно гражданская война. С 1921 г. начинается третий этап - самой настоящей гражданской войны, войны народной (серия восстаний в Кронштадте, в Тамбовской губернии, в Сибири, на Украине, Северном Кавказе и т.д.).

Достаточно сложной проблемой является решение вопроса о виновности тех или иных сил в развязывании гражданской войны. Ю.П. Шарапов заявил о некорректности такой постановки вопроса, ибо известно, что виноваты обе стороны. Его поддержал В.И. Петров, по мнению которого "виновата" история, стечение объективных трагических обстоятельств. Г.3. Иоффе занял иную позицию. В его трактовке гражданская война была результатом борьбы за власть, развязанной политическими структурами. Более определенно высказался Е.Г. Гимпельсон, возложивший вину за развязывание гражданской войны на большевиков, в идеях и практике которых война содержалась, уже в потенции. Например, идея диктатуры пролетариата исходила из раскола общества по социально-идеологическому принципу, деления его на "чистых" и "нечистых", по отношению к которым можно применять любые формы насилия, вплоть до массового террора.

Началась серьезная научная разработка проблемы последствий гражданской войны. Практически все исследователи указывают на то, что эти события повлекли за собой:

огромную социальную перетряску и демографическую" деформацию;

разрыв экономических связей и колоссальную хозяйственную разруху;

изменение психологии, менталитета широких слоев населения.

Многие ученые считают, что именно гражданская война оказала существенное влияние на политическую культуру большевизма, которую характеризовали следующие черты: свертывание внутрипартийной демократии; восприятие не только верхушкой партии, но и широкой партийной массой установки на методы принуждения и насилия в достижении политических целей; опора партии на люмпенизированные слои населения.

С середины 80-х гг. НЭП оказался в центре внимания историков, экономистов, обществоведов. Появились исследования о возможностях НЭПа, его кризисах и перспективах (В.П. Данилов, В.П. Дмитренко, В.С. Лельчук, Ю.А. Поляков, Н.С. Симонов). Сопоставление различных точек зрения позволило создать базу для дальнейшего анализа, определившего новые конкретно-исторические исследования. Историки отметили, что даже в условиях НЭПа политические интересы довлели над экономической целесообразностью, что являлось имманентной чертой большевизма: И.В. Быстрова пишет: "С одной стороны, хозяйственная деятельность правящего аппарата диктовалась политическими интересами. С другой стороны, решение экономических проблем, судьба НЭПа упирались опять-таки в политическую проблему - вопрос о власти" (Быстрова И.В. Государство и экономика в 1920-е годы: борьба идей и реальность // Отечественная история. 1993. № 3. С.33). Достаточно четко это просматривается при анализе "антоновщины", которую современные авторы (С.А. Есиков, В.В. Канищев, Л.Г. Протасов) предлагают рассматривать как крестьянское восстание, форму народного сопротивления военно-коммунистической диктатуре. Причем "Союз, трудового крестьянства", трактуемый как элемент организованности и осознанности в движении, по их мнению, отражает поиск крестьянской альтернативы "диктатуре пролетариата" в момент ее кризиса.

Изучение НЭПа породило целый ряд проблем. В частности, во второй половине 80-х гг. в отечественной общественно-политической, историко-экономической литературе открыто прозвучали вопросы об альтернативных путях советского общества, о сущности власти, господствующей в стране на протяжении многих десятилетий (Г. Попов, О. Лацис, Ю. Голанд, Л. Пияшева). Проблема формирования так называемых "командно-административной системы", "государственного социализма", "тоталитаризма" была поставлена в общем, оценочном плане. Практически сразу же были выдвинуты возражения против концепции тоталитаризма как ключевой в изучении СССР. Ю.И. Игрицкий пишет: "Суть их сводилась к следующему:

1) тоталитарная модель статична, с ее помощью трудно объяснить все те закономерные изменения, которые произошли в коммунистических странах и в коммунистическом движении после смерти Сталина;

2) история не знала и не знает ситуации, когда диктатор, партия, та или иная элитарная группа целиком и полностью контролировала бы развитие общества и всех его ячеек; степень же приближения к тотальности невозможно вычислить ни с помощью квантификационных методов, ни, тем более, без них" (Игрицкий Ю.И. Снова о тоталитаризме // Отечественная история. 1993. № 1. С.8). Прозвучали обвинения и идеологического характера. Достаточно типичным в этом плане можно считать высказывание А.К. Соколова: "Не составляет секрета, что эта концепция взята из западной историографии. Она отрицает классовый и формационный подход к анализу исторического процесса. На одном полюсе - "тоталитарное общество", на другом - "свободное общество", олицетворяемое так называемыми "западными демократиями". Каждый исследователь, который берет на вооружение положения этой теории, должен отдавать себе отчет в том, что это влечет за собой переоценку всех событий нашей советской истории, фактический отказ от марксистской интерпретации развития общества" (Актуальные проблемы советского источниковедения // История СССР. 1989. № 6. С.59).

Несмотря на критику, точка зрения о господстве тоталитарной системы в СССР в историографии утвердилась. Ю.С. Борисовым было показано, как к концу 30-х гг. завершилось создание двух охранительных режимов - административно-карательного и пропагандистско-идеологического. В более широком политическом плане произошло, по мнению Л.А. Гордона и Э.В. Клопова, превращение демократического централизма в недемократический, затем в авторитарно-административную систему и, наконец, в авторитарно-деспотическую систему. К.С. Симонов сделал вывод о сущности режима этой власти. Он писал: "Возможно, что такой режим власти и был, наконец, найденной формой для осуществления марксовой идеи "диктатуры пролетариата" в одной, отдельно взятой стране" (Симонов Н.С. Термидор, брюмер или фрюктидор? Эволюция сталинского режима власти: прогнозы и реальность // Отечественная история. 1993. № 4. С.17).

Концепция складывания тоталитарной системы в СССР оказала воздействие на разработку традиционных для отечественной историографии тем: индустриализации и коллективизации сельского хозяйства.

В 1988 - 1989 гг. в печати появились статьи О. Лациса, Л. Гордона, Э. Клопова, В. Попова, Н. Шмелева, Г. Ханина,

3. Селюнина и др., поставивших проблему содержания и масштабов индустриализации. Ими было отмечено, что в эпоху индустриализации возникли инфляционные тенденции и произошли громадные подвижки в ценах. Поэтому сравнения, основание на обобщающих стоимостных показателях и характерные ля советской историографии, оказались ненадежными. Исследователи завышали темпы роста, особенно в периоды заметного обновления продукции. Данная точка зрения шла в какой-то мере вразрез с официальным мнением, сложившимся на более ранних этапах развития исторической науки. Полемизируя с ней, С.С. Хромов заявил, что индустриализация дала "возможность преодолеть противоречие между самой передовой политической властью, установившейся после Октябрьской революции, и унаследованной технико-экономической отсталостью" (Актуальные проблемы истории индустриализации и индустриального развития СССР // История СССР. 1989. № 3.С. 200). Отвергая мысль о необходимости более медленных темпов индустрией, он сослался на В.И. Ленина, требовавшего обеспечения высоких темпов развития производительных сил. Высказавшийся по этому поводу В.С. Лельчук занял компромиссную позицию. Он повторил традиционный тезис о промышленном преобразовании страны как главном результате политики индустриализации. Однако одновременно оспорил общеизвестный вывод о превращении СССР в ходе довоенных пятилеток в индустриальную державу.

Серьезные споры разгорелись вокруг проблем истории коллективизации, которые с достаточной остротой были поставлены в публицистике (В.А. Тихонов, Ю.Д. Черниченко, Г.Н. Шмелев и др.). При этом трудностями и неурядицами коллективизации объяснялось плачевное состояние современного сельского хозяйства. В.А. Тихонов назвал период коллективизации "периодом гражданской войны Сталина с крестьянством" (Коллективизация: истоки, сущность, последствия // История СССР 1989. № 3. С.31). Ю.Д. Черниченко ввел термин "агрогулаг". Г.Н. Шмелев в своих оценках менее эмоционален, они занимают переходное положение от статей публицистов к работам исследователей-историков. Оценивая коллективизацию в целом, он пишет: "Утверждение курса на сплошную коллективизацию и раскулачивание, на замену основанного на товарообмене, на договорных отношениях союза рабочего класса с крестьянством отношениями диктата и насилия означало не только изменение курса аграрной политики, но и создание иной политической обстановки в стране" (Шмелев Г.Н. Коллективизация: на крутом переломе истории // Истоки. Вопросы истории народного хозяйства и экономической мысли. М., 1990. Вып.2. С.109).

Профессионалы-историки первоначально заняли достаточно консервативную позицию. Многие из них (В.П. Данилов, И.Е. Зеленин, Н.А. Ивницкий и др.) стали писать о трудностях и недостатках сельского хозяйства, явившихся результатом коллективизации и усугубленных административно-командной системой. Была развернута дискуссия на тему ""Великий перелом" 1929 г. и альтернатива Н.И. Бухарина", причем было высказано несколько точек зрения по этому вопросу:

1) альтернатива, несомненно, была, что можно подтвердить материалами XV съезда партии и 1-го пятилетнего плана;

2) существовала альтернатива в фигуральном смысле, так как Н.И. Бухарин защищал ленинский кооперативный план от сталинских извращений;

3) альтернативы не было, так как Н.И. Бухарин и его группа в конце 20-х гг. признали необходимость форсированной индустриализации и сплошной коллективизации.

Одновременно разгорелись споры вокруг тезиса о коллективизации как революции, произведенной сверху по инициативе государственной власти, при поддержке снизу, крестьянскими массами. Был поднят вопрос о социальном облике кулачества, роли коллективизации в укреплении тоталитарной системы общества. Существенную роль в переосмыслении этих проблем сыграли сборники документов, подготовленные под руководством В.П. Данилова: "Документы свидетельствуют. Из истории деревни накануне и в ходе коллективизации. 1927 - 1932 гг." (1989 г) и "Кооперативно-колхозное строительство в СССР. 1923 - 1927 гг." (1991 г).

В ходе дискуссий наметились новые подходы к проблемам коллективизации, сместились акценты в оценках событий. Впервые в историографии стали анализироваться процессы, связанные с голодом 1932 - 1933 гг. (В.В. Кондрашин), депортацией крестьян в годы коллективизации (Н.А. Ивницкий и др.). В то же время продолжает существовать традиционный подход, примером которого являются работы Н.Л. Рогалиной (См.: Рянский Л.М. Рец.: Н.Л. Рогалина. Коллективизация: уроки пройденного пути. Изд-во Моск. ун-та, 1989.224 с. // Вопросы истории. 1991. № 12. С.224). По-старому ею трактуются вопросы продовольственной диктатуры, и деятельности комбедов в 1918 г. Она уверена в необходимости уничтожения мелкого товарного производства, поскольку оно-де служит базой кулачества. Разрешение же в годы НЭПа трудовой аренды земли и подсобного найма-сдачи рабочей силы и средств производства означало "известный рост капитализма". Н.Л. Рогалина выдает прогрессивный процесс развития крестьянского хозяйства за "окулачивание". Причем она чрезмерно доверяет официальным данным о численности и удельном весе кулачества в 1926 - 1927 гг., полученным на основе данных налогового учета. Исследовательница повторяет избитый тезис о том, что для рационального использования техники нужна укрупненная площадь, а не "единоличные клочки земли".

Принципиально новый подход наметился к некоторым проблемам истории Великой Отечественной войны. В частности, были подняты вопросы, связанные с началом войны. В центре внимания оказались не известные ранее документы, проливающие свет на взаимоотношения СССР и гитлеровской Германии. Наиболее показательны в этом отношении книги Ю. Дьякова и Т. Бушуевой "Фашистский меч ковался в СССР" и "Скрытая правда войны. 1941 год". В них представлены документы, показывающие, как предвоенный СССР помогал восстанавливать на своей территории военную мощь Германии. Авторы убедительно показали, что советская Россия, оказавшись в международной изоляции после гражданской войны, неудачной "польской кампании", выявившей недостаточную подготовленность РККА, искала выход из такого положения в союзе с Германией. Перспектива была радужной для обеих сторон: СССР, получая немецкий капитал и техническую помощь, мог повышать свою боевую мощь, Германия - располагать на российской территории совершенно секретными базами для нелегального производства и испытания оружия, запрещенного Версальским договором. В СССР готовились и кадры немецких офицеров (Г. Гудериан, В. Кейтель, Э. Манштейн, В. Модель, В. Браухич и др.).

Серьезные споры вызвало издание книги В. Суворова "Ледокол", в которой была показана роль сталинского руководства в развязывании войны. Автор утверждал, что СССР готовился к войне и предпринимал реальные шаги к ее форсированию.

В последние годы был поднят вопрос о коренном переломе в ходе Великой Отечественной войны. В исторической науке до настоящего времени господствует точка зрения о событиях ноября 1942 - ноября 1943 г. как годе коренного перелома. Она была высказана И.В. Сталиным и повторена в тезисах ЦК КПСС к 50-летию Великой Октябрьской социалистической революции. На ее основе оценивались события войны в истории второй мировой войны, истории КПСС, учебниках и энциклопедиях. В 1987 г. с критикой устоявшихся оценок выступили А.М. Самсонов и О.А. Ржешевский, предложившие началом коренного перелома считать битву под Москвой. Они заявили, что понятие "коренной перелом" не предполагает неизменно восходящего процесса и в нем возможны временные спады. Их поддержал Д.М. Проэктор, против выступили А.А. Сидоренко, Л.В. Страхов. Попытку примирить эти точки зрения предпринял А.В. Басов, заявивший о коренном изменении в соотношении сил сторон в ходе сражений декабря 1941 - июля 1943 г.

В современной историографии была предпринята достаточно серьезная попытка анализа послесталинской эпохи. В 1991 г. ученые Института марксизма-ленинизма при ЦК КПСС выпустили коллективную монографию "XX съезд КПСС и его исторические реальности", в которой детально были рассмотрены проблемы экономической и социальной политики, вопросы идеологии и культуры и т.п. Впервые анализировались события октября 1964 г., говорилось об их объективной основе. В последние годы исследователи обратились к ряду частных проблем. Впервые в историографии стали разрабатываться темы голода 1946 - 1947 гг. (В.Ф. Зима), депортации населения (Н.Ф. Бугай, Г.Г. Вормсбехер, X.М. Ибрагимбейли и др.) и т.д.

Серьезный анализ развития советского общества во второй половине 60-х - первой половине 80-х гг. был начат в начале 90-х гг. В 1990 г. Институт марксизма-ленинизма при ЦК КПСС опубликовал коллективную монографию "На пороге кризиса: нарастание застойных явлений в партии и обществе". В книге показаны различные аспекты состояния и эволюции общества в период застоя, значительное место было уделено анализу негативных факторов в экономике, социальной сфере и т.д. Через год издательство "Прогресс" выпустило сборник статей "Погружение в трясину: (Анатомия застоя)", содержащий более резкие оценки периода конца 60-х - первой половины 80-х гг. Авторы (В. Тихонов, В. Попов, Н. Шмелев, А. Гуров, Г. Померанц и др.) оценивают эпоху "застоя" как закономерное наследие массового насилия над народом, неудачных попыток реформировать общество, исчерпание его моральных ресурсов.

Развитие отечественной истории эпохи перестройки в современной историографии с научных позиций не анализировалось. Имеющиеся оценки носят, как правило, политизированный характер, являются публицистическими Современная отечественная историография развивается в достаточно сложных условиях. Однако в этом развитии наметилась весьма положительная тенденция - отказ от идеологической конъюнктуры, возрождение атмосферы дискуссий. Складываются концептуально альтернативные точки зрения на отечественную историю, формируются исторические школы.

В каждую эпоху с изменением условий существования общества по-своему раскрываются природа и возможности человека, его отношения с окружающим миром, формы и содержание социальных взаимодействий, характер нормативно-ценностных систем, ведущие тенденции в развитии культуры. На вызовы и кризисы, столь остро ощущаемые в период рубежа веков, формулируются и предлагаются обществу конструктивные «ответы», в том числе – новые образы культуры и новые модели интеллектуального опыта.

Самым заметным проявлением интеллектуальной реакции на глобализацию стал бурный рост исторических исследований, посвященных наиболее острым мировым социальным проблемам, таким, например, как проблема миграций или мобилизующей роли этнического самосознания. Вполне естественно, что эти и подобные, в прямом смысле глобальные, проблемы оказались в фокусе внимания международных конгрессов исторических наук и других крупнейших научных форумов, проходивших в 1990-е – 2000-е годы.

Именно в условиях глобализации, радикального ускорения коммуникаций и очевидного расхождения между экономико-технологическими процессами и идеями, которые движут людьми, особенно остро ощущается необходимость переосмысления теоретических, критических и аксиологических оснований интеллектуальной истории. Формирование в обществе новых ценностных ориентиров не только отражается на исходных предпосылках историка и постановке им научных проблем, но во многом определяет и потенциальные результаты его познавательной и творческой деятельности. По меткому замечанию Антуана Про, «…в конце концов историк создает тот тип истории, который требует от него общество; иначе оно от него отворачивается… Но с другой стороны, нет такого коллективного общественного проекта, который был бы возможен без исторического воспитания его участников и без исторического анализа проблем».

Усилия по историческому осмыслению текущих глобализационных процессов приводят к появлению новых научных и образовательных программ, таких, например, как кембриджская программа «Глобализация в исторической перспективе». Она включает, среди прочих, темы по «истории идеи глобализации и глобальных взаимосвязей», по «окончаниям периодов глобализации и обратимости глобализации», по «истории Объединенных Наций и международных институтов» и по так называемой «интернациональной истории», или «межнациональной истории», понимаемой как «история отношений между индивидами и культурами, включая индивидов, одновременно принадлежащих к нескольким культурам или меняющих идентичность, язык общения, страну пребывания и национальность».

Кроме того, в век глобализации изменяется положение Европы в мире

и интересно, что в новом контексте не менее активно идет процесс пересмотра содержания таких привычных понятий, как «всемирная история» и «европейская история». К примеру, известный американский историк Джон Гиллис в обобщающем докладе о состоянии изучения европейской истории в американских университетах констатировал неопределенность в ее дефиниции, во-первых, постольку, поскольку меняется сам облик Европы (прежде речь шла преимущественно о Западной Европе, а теперь «мы подразумеваем нечто одновременно более масштабное и более сложное»), и, во-вторых, поскольку изменяются отношения Европы с «остальным миром»: «она утратила свое центральное положение как в пространственном, так и в темпоральном измерении» и перестала служить моделью и «мерилом прогресса», «хотя правда и то, что ни одна другая региональная история не заступила ее место в качестве исторического образца».

Во второй половине прошлого века произошло беспрецедентное расширение взаимодействия истории с другими социальными и гуманитарными науками, возникли новые объекты и методы исторического исследования, был вовлечен в научный оборот колоссальный массив новых источников, выработан целый ряд принципиально новых подходов к анализу источников традиционных, появились новые эффективные способы обработки информации.

Но изменения касались не только познавательных средств. Многие социальные функции историографии – идентификационная, воспитательная, развлекательная – в условиях беспрецедентного разрастания пропасти между профессиональным и обыденным историческим сознанием были эффективно освоены масс-медиа. Усугубило ситуацию распространение в околонаучной исторической культуре постмодернистского лозунга «каждый сам себе историк». Принцип исторического исследования посредством критического изучения первоисточников (в том числе визуальных) ныне разделяется очень немногими за пределами профессиональной среды. Публикации источников в Интернете, он-лайновые курсы и обучающие программы для любителей не решают проблему. Ситуация требует от научного сообщества разработать стратегическую программу «экспансии» в Web-пространство, хотя найти необходимые ресурсы для ее полномасштабной реализации чрезвычайно трудно.

Вполне закономерно тема общественного потенциала и роли исторической науки в последние десятилетия стала одной из ведущих в мировой историографии, в общественных дискуссиях и публицистике. Обращение к ней затрагивает не только многие аспекты самой исторической науки, но отражает потребности широкой общественности, придавая научной дискуссии о социальных функциях, «пользе истории» и ответственности историка публичный характер.

Историки задаются вопросом о том, как изменяется сам образ исторической науки и статус истории в системе научных дисциплин, какое место она занимает в иерархии ценностей современной культуры? Что происходит с функциями исторического знания в условиях ускоряющихся социальных трансформаций? Как сказываются процессы глобализации и обеспечивающие их новые технологии на структуре исторического знания и формах его презентации?

И смежный круг вопросов – каково назначение и задачи работы профессиональных историков? Что дает история для решения наболевших вопросов существования людей в становящемся все теснее и все взрывоопаснее мире? Как она сегодня «учит жизни»? Как она вообще может учить жизни современников, опираясь на принцип историчности постоянно меняющейся действительности (а стремительность этих перемен все время нарастает, что ускоряет процесс отчуждения недавнего прошлого и делает его опыт нерелевантным)? И как тогда могут быть “оправданы” (с точки зрения практической пользы) профессиональные занятия историей в глазах общественности?

Эти насущные проблемы осознаются ведущими историками, придерживающимися разных методологических парадигм, за исключением, быть может, тех радикальных идеологов, которые вообще отрицают концепцию научной истории в любом ее виде и ее роль в социуме, призывая «забыть об истории» и «обходиться без исторического сознания». Отвечая на вопрос интервьюера о том, помогает ли историография понимать разные культуры, Хейден Уайт так сформулировал свою позицию: «Конечно. Если рассматривать ее как любой вид дискурса о прошлом или об отношениях между прошлым и настоящим… Различные способы, с помощью которых в разных культурах обсуждается взаимосвязь между прошлым и настоящим, сообщают нам о том, как организована та или иная культура или как она осмысляет преходящие обстоятельства или свою судьбу. Можно быть уверенным, что история была экспортирована в те культуры, которые первоначально ее не имели, таким же образом, как христианство и капитализм – но совсем не так, как современные естественные науки. История никак не может считаться наукой в том же смысле, что химия или физика. Не каждый в ней нуждается, и, возможно, многим людям она наносит ущерб. Нельзя думать, что если история обслуживает, или может показаться, что обслуживает, наши потребности, то она нужна всем».

Разумеется, далеко не все представители исторической профессии согласны с постулатами классика постмодернистской историографии. Поставив вопрос «Для чего изучать историю?» в своей одноименной публикации, известный американский историк Питер Стирнс дал следующий набор ответов: изучение истории помогает понимать людей, человеческий опыт и происхождение изменений в обществе, дает почву для размышлений по поводу морали и доставляет эстетическое наслаждение, создает условия для самоидентификации и делает нас гражданами, развивает способность анализировать и оценивать многообразные свидетельства и их различные интерпретации, расширяет эрудицию и кругозор. Суммируя эти частичные ответы, он выносит вердикт: предоставляя доступ к лаборатории человеческого опыта, знание истории является источником инноваций.

На рубеже тысячелетий существенно преобразился облик дисциплины и ее положение в обществе. Если в XIX столетии, которое недаром называют «историческим веком», высокая степень доверия к истории и социальный престиж исторической науки опирались на укрепившееся в общественном сознании представление о преемственности исторического развития человеческой цивилизации и, соответственно, об уникальных возможностях использования опыта прошлого как средства решения проблем настоящего и построения «светлого будущего», то осмысление драматического опыта ХХ века подорвало убежденность в «пользе истории» и сложившиеся отношения «наставницы» и «прилежного ученика» между исторической наукой и обществом. Однако то, что историческое объяснение не соответствует жестким критериям научности в ее традиционном понимании, восходящем ко второй половине XIX века, не делает историческое познание менее строгим в плане соответствия высоким профессиональным стандартам и, тем более, не оставляет его невостребованным.

Четко обозначившийся на заре нового тысячелетия парадигмальный сдвиг способен вернуть истории веками принадлежавшее ей центральное место в культуре любой эпохе. Нельзя не признать значение и справедливость такого определения: «История – это самая богатая знаниями, сведениями, самая живая и, быть может, самая захламленная область нашей памяти, но вместе с тем это основа, дающая всякому существу недолговечный свет его существования».

Сохранение за ремеслом историка достойного общественного статуса невозможно без осмысления современного состояния историографии и восстановления синтезирующего потенциала исторического знания.

Именно на эти ключевые проблемы была ориентирована Программа фундаментальных исследований Отделения историко-филологических наук РАН «Общественный потенциал истории», успешно осуществленная в 2003–2005 гг. В программе была поставлена цель раскрыть общественную роль исторической науки, место исторического знания и исторического сознания в развитии общества и цивилизации на разных этапах истории, и особенно на рубеже XX – XXI вв., когда в современной ситуации глубоких общественных и культурно-исторических трансформаций эта проблема вновь выдвинулась на первый план, а интенсивность ее обсуждения приобрела беспрецедентный характер.

Важная роль в этой необходимой для сообщества историков коммуникативной стратегии должна принадлежать «истории для всех», или так называемой «публичной истории» (ориентированно на публику за пределами профессионального научного сообщества), способной преодолеть отчуждение от «непосвященных», оперативно отвечающей на социальные запросы, общаясь с самой широкой аудиторией на понятном ей языке и используя современные средства коммуникации. Необходимость активного участия историков в таком диалоге осознается в академической среде. Эта насущная задача подчас (при благоприятных условиях) реализуется в крупных образовательных проектах. Так, уже в 1990-е годы и в первые годы XXI века в университетах целого ряда западных стран были введены специальные учебные программы и созданы научные советы, центры, институты, общества, периодические издания по «публичной истории», призванной распространять профессиональные стандарты, «ремесло историка», исторические знания и навыки исторического мышления в кругах непрофессионалов, и – что принципиально важно – успешно замещающей в массовом сознании тот плацдарм, который захватили в России провозвестники «новой хронологии» и им подобные. Нельзя не отметить с сожалением, что в России подобные центры и программы развития не получили.

Тема «потребителя» продукции историка, его «целевой аудитории» стала необычайно актуальной. В ряду центральных проблем «истории для публики» – «самодеятельная история» семьи, прихода, локального сообщества, институциональные механизмы реализации социально-воспитательного потенциала истории, взаимосвязь исторической науки и образования, возможность воздействия достижений науки на общество через преподавание и в средней, и в высшей школе. «Публичная история» изучает влияние на формирование массовых исторических представлений таких публичных институтов, как музеи, библиотеки, архивы и фонды культурного наследия, а также популярной и художественной литературы, изобразительного искусства, театра, кино и телевидения. Ее главный вопрос очень точно сформулирован в специальном проекте Австралийского центра публичной истории (под названием «Австралийцы и Прошлое»): «как простые люди узнают об историческом прошлом, оценивают его и действуют в соответствии со своими знаниями о нем». Подобного рода исследования опираются на социологические опросы и специальные методики устной истории.

Центральное место занимает изучение влияния опыта истории на политику. Исторические аргументы всегда активно использовались в политической практике, в общественных дискуссиях и в социальных программах. В современном мире уже нет сомнений по поводу роли исторического опыта, использования информации, знаний, представлений о прошлом в процессе принятия политических и других решений, связанных с намерением достичь определенной цели. «Публичная история» переводит эту аксиому в актуальную образовательную практику, осуществляя специальную подготовку историков-консультантов для работы в государственных структурах и органах местного самоуправления.

Важнейшая функция исторической науки состоит в воздействии на общественное сознание, на представления людей об окружающем мире и об обществе, в котором они живут, а также о своем далеком и недавнем прошлом. Сторонники и разработчики программ «публичной истории» (ее также иногда называют «народной» или «популярной» историей) прилагают усилия для раскрытия механизмов такого воздействия, причем как научного знания, так и мифологических построений. Вообще тема мифов в истории, роли доминирующих и конкурирующих образов прошлого, сложившихся спонтанно или умело внедренных в массовое сознание, привлекает все большее внимание мировой историографии.

Новый поворот привел и к интенсивной разработке различных аспектов проблемы «мест памяти», «образов прошлого», «исторической мифологии», которой посвящены уже не десятки, а сотни исследований.

Выясняются условия и механизмы формирования и фиксации представлений об опыте недавнего прошлого и долговременной исторической памяти, способы коммеморации, воздействие образов прошлого в социальной и культурной памяти на мотивацию поведения индивидов и групп, приемы инструментализации исторической памяти («политики памяти») и использования «исторических» построений в прошлых и текущих этнических, конфессиональных и национальных конфликтах.

Обсуждение многочисленных вопросов, поставленных перед исторической наукой современным обществом, должно быть непременно продолжено – и не только историками, но и заинтересованными представителями многих других областей гуманитарного, социального и естественнонаучного знания.

Однако как обсуждение, так и решение этих вопросов невозможно без глубокого анализа теоретических оснований, методологических аспектов и актуальной исследовательской практики мировой и отечественной историографии.

Превращение исторических знаний в историческую науку осуществлялось в течении длительного времени. Сейчас в развитии исторической науки выделяют следующие наиболее важные этапы.

1. Исторические представления Древнего мира. Сначала историческая мысль развивалась в виде сказаний и мифов. Особенностью мифологического мышления, свойственного многим древним народам, был исторический пессимизм – идея о том, что «то, что было раньше, – лучше, чем сейчас». Так, древние индийцы считали, что «золотой век» человечеством уже пройден, а впереди – только тяжелый труд и всевозможные испытания.

Кроме того, мифологическое мышление связывало ход истории с деяниями богов. Так, в «Илиаде» Гомера причиной Троянской войны послужила ссора богинь. Тогда же вырабатывается концепция, согласно которой герои творят историю с помощью и по воле богов. В целом история человечества представлялась им как проявление воли божества: Рок определял судьбу народов.

Древнегреческий философ Эпикур (341-270 до н.э.) считал, что развитие истории осуществляется благодаря открытиям и изобретениям гениев.

Высшими достижениями исторической мысли в эпоху Древнего мира были сочинения античных авторов – Геродота и Фукидида. Греческого историка Геродота (между 490 и 480-ок. 425 до н.э.) считали «отцом истории». Он описал Древнюю Грецию, а также народы и страны, в которых побывал: Персию, Ассирию, Вавилонию, Египет, Скифию. Главный его труд – «История греко-персидских войн».

Древнегреческий историк Фукидид (ок. 460-400 до н.э.) автор «Истории», включающей восемь книг, посвященной Пелопоннесской войне, и считающейся вершиной античной историографии. Великим античным историком был и Полибий (ок. 200-ок. 120 до н.э.), предпринявший попытку создать всемирную историю. Его труд «История» (40 книг) охватывает историю Греции, Македонии, Малой Азии, Рима и других стран периода от 220 до 146 до н.э.

В Древнем Востоке также важную роль придавали культу прошлого. Так, в Китае при каждом удельном правителе (впоследствии после объединения Китая – при дворе императора) находился историограф. Ко II в. до н.э. появилось множество летописей, анналов, в основном локальных. Обобщил эти источники сын придворного историографа Сыма Таня – Сыма Цянь (145 или 135 – ок. 86 до н.э.), прозванный «китайским Геродотом». Главным делом всей жизни Сыма Цяня стали «Исторические записки» («Ши Цэи»), оказавшие весомое влияние на развитие исторической науки в Китае. С того времени в Китае стали составлять истории всех правящих династий.

2. Историческая мысль эпохи Средневековья развивалась под влиянием церковно-религиозной идеологии, поэтому в сочинениях, принадлежащих историкам разных стран и народов этого периода, исторический процесс общественного развития трактовался идеалистически. Ведущей исторической концепцией раннесредневековой мысли Западной Европы стала концепция провиденциализма (по воле провидения), разработанная Августином Блаженным (354-430). Популярной, как и в древности, была теория великих людей и героев. Среди европейских историков этой эпохи выделяют Григория Турского (538 или 539-593 или 594), Рауля Глабера (985 – ок. 1047), Михаила Пселла (1018-ок. 1078 или ок. 1096). Григорий Турский – автор «Истории франков» в десяти книгах. Этот труд считается историческим памятником раннего Средневековья, его автора называют «отцом варварства».

На арабском Востоке наиболее крупными учеными-историками были авторы «всеобщих историй» Якуби (X в. н.э.), Абу Ханифа ад-Динавери (IX в.) и Табари (кон. IX – начало Х вв.). В Китае в XI в. государственный деятель и историк Сым Гуан создал огромный труд (294 книги), охватывающий историю китайского народа с V по конец IX вв.

В средневековой России в начале XII в. было создано выдающееся произведение русской общественно-политической мысли «Повесть временных лет», автором которой называют монаха Киево-Печерского монастыря летописца Нестора. Затем появилось «Слово о полку Игореве», посвященное неудачному походу Новгород-Северского князя Игоря Святославовича на половцев. Автор отмечает пагубность раздробленного состояния русских княжеств и необходимость их единения перед угрозой вражеского нашествия.

Изучение истории человечества получило новое развитие в эпоху Возрождения, перехода от Средневековья к Новому времени, когда засилью средневековой религиозной идеологии было противопоставлено культурное наследие античности. Усиливается интерес к памятникам древности. Зародились новые подходы к пониманию истории. Итальянский политический деятель Н. Макиавелли (1469-1527) в работе «Государь» (1513) назвал одну из причин борьбы людей в истории – имущественную.

3. В эпоху Нового времени некоторые западноевропейские историки и философы, отбросив идею бога как творца истории, попытались объяснить причинно-следственную связь материального мира исходя из него самого. Итальянский философ, один из основоположников историзма Д. Вико (1668-1774) утверждал, что исторический процесс имеет объективный и провиденциальный характер.

Все нации развиваются по циклам, состоящим из трех эпох: божественной (безгосударственное состояние, подчинение жрецам); героической (аристократическое государство) и человеческой (демократическая республика или представительная монархия). А. Тюрго (1727-1781) – французский государственный деятель, философ-просветитель, экономист – считал, что историю общества движет человеческий разум. Философы Нового времени считали, что идеи правят миром. Они же развили после Цицерона (106-43 до н.э.) идею естественного права и позднее пришли к идее просвещенного монарха.

Однако в целом западноевропейская историческая наука периода становления и утверждения капиталистических отношений, т.е. Нового времени, несмотря на борьбу с феодально-церковными воззрениями на историю общества, оставалась на идеалистических позициях. Для воззрений ученых этого времени характерен дуализм: подходя к явлениям природы материалистически (хотя и метафизически), они в изучении истории оставались сторонниками идеализма, объясняя ход исторического процесса как проявление «воли Бога», «божественного провидения», «божественного мирового духа» или абсолютной «идеи».

Крупнейшими ее представителями на Западе были Ф. Гизо (1787-1874), О. Тьерри (1795-1856), Ф. Минье (1796-1884), М. Генри (1818-1881), Т. Карлейль (1795-1881), М. Маколей (1800-1859). Французские историки Ф. Гизо, О. Тьерри, Ф. Минье в первой половине XIX в. создали буржуазную теорию классовой борьбы, в которой признали классовые различия в обществе, но отрицали эксплуататорский характер буржуазного государства.

В XIX в. немецкие историки Ф. Шлоссер (1776-1861) и В. Онкекн создали «Всемирную историю» (соответственно 19 и 46 томов).

Огромное значение для развития исторической науки имело утверждение в XIX в. исторического метода познания и появление марксизма.

Исторический метод (принцип) подхода к действительности как изменяющейся во времени, развивающейся признавали до Маркса представители немецкого классического идеализма, например, Гегель (1770-1831). Однако последовательно принцип историзма был разработан К. Марксом (1818-1883) и Ф. Энгельсом (1820-1895). Его отличительная черта – распространение на все сферы объективной действительности – природу, общество, мышление.

Маркс и Энгельс писали: «Мы знаем только одну единственную науку - науку истории. Историю можно рассматривать с двух сторон, ее можно разделить на историю природы и историю людей. Однако обе эти стороны неразрывно связаны: до тех пор пока существуют люди, история природы и история людей взаимно обусловливают друг друга».

Историческая мысль Востока в XVII-XIX вв. переживает упадок; историки этого времени не выдвигают новых идей и концепций, а подражают древним авторам – и по содержанию работ, и по их форме.

В России в XVIII в. были предприняты первые попытки создать систематизированный свод отечественной истории. Это 7-томная «История Российская» В.Н. Татищева (1686-1756), «История Российская» М.М. Щербатова (1733-1799) в 20 книгах.

Крупнейшим российским историком начала XIX в. был Н.М. Карамзин (1766-1826). Его главный труд – «История Государства Российского», написанная простым живым языком. За этой работой Карамзина последовали 29-томная «История России с древнейших времен» С.М. Соловьева (1820-1879), «Русская история» Н.И. Костомарова (1817-1885) и «Курс русской истории» В.О. Ключевского (1841-1911). Специалистом по всеобщей истории был Т.Н. Грановский (1813-1855).

4. Бурное развитие получила историческая наука в Новейшее время (конец XIX-XX вв.). На этом этапе в западной исторической науке были разработаны различные концепции исторического развития. Здесь следует назвать англичанина Арнольда Тойнби (1889-1975), американца Уолта Ростоу (р. 1916), Макса Вебера (1864-1920), Марка Блока (1886-1944), Алвина Тофлера (р. 1928) и др.

Среди наиболее известных отечественных историков Новейшего времени Ф. Платонов (1860-1933), М.Н. Покровский (1868-1932), Е.В. Тарле (1876-1955), В.В. Струве (1889-1965), С.Д. Сказкин (1890-1973), Е.А. Косминский (1886-1959), М.В. Нечкина (1901-1985), И.Д. Ковальченко (1928-1995), А. Нарочницкий, М.Н. Тихомиров (1893-1965), С.В. Бахрушин (1882-1950), М.А. Барг и др.

В 50-е гг. Академия наук СССР подготовила и издала 13-томную «Всемирную историю». Сейчас выходят тома новой «Всемирной истории», задуманной как 24-томное издание. В 1996 г. вышло уже более 10 томов.

1. Сущность, формы и функции исторического знания.
2. Подходы к изучению истории: формационный, цивилизационный.
3. Методы и источники изучения истории.
4. Отечественная историография.

1. История – одна из древнейших наук, ей около двух с половиной тысяч лет. Ее основоположником считается древнегреческий историк Геродот (V в. до н.э.).

Первоначальное значение древнегреческого слова «история» означало расследование, узнавание, установление. История отождествлялась с установлением подлинности, истинности событий и фактов. Вскоре «историей»стали называть любой рассказ о каком-либо случае, происшествии, действительном или вымышленным. На современном этапе данный термин имеет два основных значения:

1) история – это рассказ о прошлом;

2) история – это наука, изучающая человеческое прошлое во всем ее многообразии с целью понимания настоящего и тенденций развития в будущем.

Обобщение и обработка накопленного человеческого опыта – первейшая задача истории. Люди всегда, особенно в переломные периоды жизни человечества, в мировом историческом опыте пытаются найти ответы на многие вопросы. На исторических примерах люди воспитываются в уважении к вечным человеческим ценностям: миру, добру, справедливости, красоте, свободе. Историческая наука пытается дать целостное видение исторического процесса в единстве всех его характеристик. История как единый процесс эволюции природы и общества изучается совокупностью общественных наук с привлечением данных естественных и технических наук.

История – наука конкретная, требующая точного знания хронологии фактов, событий. Она тесно связана с другими науками, но в отличие от них рассматривает процесс развития общества в целом, анализирует всю совокупность явлений общественной жизни, все ее стороны (экономику, политику, культуру, быт и т.д.), их взаимосвязи и взаимообусловленности.

Для истории объектом изучения является вся совокупность фактов, характеризирующих жизнь общества и в прошлом, и в настоящем. Предметом истории является изучение человеческого общества как единого противоречивого процесса.

Предметом изучения истории России являются закономерности политического и социально-экономического развития Российского государства и общества. История России рассматривает общественно-политические процессы и движения, деятельность различных политических сил и партий, развитие политических систем и государственных структур. В отличие от других общественных наук история России исследует конкретные формы проявления исторических закономерностей, выражающихся в исторических событиях и фактах и экономической политике.

Таким образом, если говорить кратко, то предметом изучения курса истории России является процесс формирования предпосылок, зарождения и социально-политического развития российской общества и государства как части мирового процесса истории человечества.

История выполняет ряд важных функций:

1) информационно-познавательная функция;

2) практическо-политическая функция;

3) мировоззренческая функция;

4) воспитательная функция.

В ходе изучения истории формируется историческое сознание – представление общества в целом и его социальных групп в отдельности о своем прошлом и прошлом всего человечества. Каждый народ обладает определенным кругом исторических представлений о своем происхождении, важнейших событиях своей истории, деятелях прошлого. Эти представления запечатлены в преданиях, сказаниях, легендах, сказках, составляющих неотъемлемую часть духовной жизни каждого народа как один из способов его самовыражения и самоутверждения. Историческое сознание принимает формы мифа, хроники или науки.

Значение формирования исторического сознания, сохранения исторической памяти в современных условиях очень велико. Прежде всего, она обеспечивает осознание определенной общностью людей того факта, что они составляют единый народ.

1. Исследователей всегда интересовал вопрос о том, что же представляет собой история человечества: однонаправленный для всех народов путь или многовариантный процесс развития.

В рамках христианской концепции истории все происходящее есть воплощение Божественного промысла, зависит от воли провидения. Смысл истории сводиться к последовательному движению к Богу, в ходе которого человек преодолевает свою зависимость от природы и страстей, приходя к познанию конечной истины.

В эпоху Возрождения Н.Макиавелли, а в период Просвещения Вольтер, Ж.Ж.Руссо и Ш.Л.Монтескье пытались определить внутренние закономерности исторического процесса. Но настоящий переворот в исторической науке произошел во второй половине 19 века. Его главным содержанием было выявление закономерностей исторического прогресса, расширение рамок предмета исторической науки, переплетение ее с философией, политэкономией, археологией огромный вклад в формирование новых взглядов на закономерности истории внесли Г.Гегель, К.Маркс, Л.Морган, Ф.Энгельс, О.Конт, Г.Спенсер, С.М.Соловьев.

В итоге в 19 веке в Европе утвердилась классическая модель мира, основанная на идее всеобщности и однолинейности истории. Согласно этой модели, единая мировая цивилизация развивалась на основе западных ценностей. Отсюда делался вывод, что к цивилизованным относятся только те страны, которые развиваются по европейскому образцу. Для остальных народов путь тоже был ясен – либо следовать западному образцу, либо оставаться в варварском состоянии.

В рамках этих взглядов в исторической науке сложилась марксистская школа, придающая главное значение в эволюционном процессе развитию материальных производительных сил. Она была разработана в 19 веке немецкими учеными К.Марксом и Ф.Энгельсом. Суть данной концепции сводилась к следующему: всемирно-исторический процесс представляет собой последовательную смену общественно-экономических формаций, т.е. способов производства и соответствующих им социально-классовых форм взаимодействия людей. Производительные силы развиваются до тех пор, пока их нуждам соответствуют существующие в обществе производственные отношения. Кода эти условия нарушаются, развитие производительных сил тормозится, что вызывает переворот в производственных отношениях, и одна общественная эпоха сменяется другой. Всего ученые предложили пять формаций: первобытнообщинную, рабовладельческую, феодальную, капиталистическую, коммунистическую.

Получается, что производительные силы (т.е. рабочая сила и приводимые ею в движение средства производства) являются фундаментом общественной динамики, а формы собственности определяют производственные отношения. Двигателем прогресса служат противоречия между эксплуататорами и эксплуатируемыми.

Такой подход, основанный на идее всеобщности и одномерности истории, получил название формационного. Вполне обоснованно объясняя структуру, развитие и функционирование общества в странах Западной Европы, он вместе с тем страдает целым рядом недостатков. Прежде всего, существует множество стран, которые не проходили последовательно все стадии развития или в которых одна стадия накладывалась на другую. Некоторые состояния общества вообще сложно объяснить с точки зрения формационного подхода, тем более что даже в классических западных странах экономический базис оказывался многоукладным, а в социальной структуре существовали не только пролетариат и буржуазия.

Критики формационного подхода, как в отечественной, так и в зарубежной историографии указывают, что при таком взгляде человеку отводится второстепенная роль.

В том же 19 столетии ученые предложили концепцию многовариантности исторического развития, получившую название цивилизационный: история человечества – это совокупность различных цивилизаций, выступающих как самостоятельные субъекты истории. Большой вклад в разработку данной теории сделали Н.Я.Данилевский, А.Тойнби, О.Шпенглер.

Категория «цивилизация» имеет множество определений. Термин этот ввели в оборот французские просветители для обозначения гражданского общества, в котором царствует свобода, право, справедливость. Л.Морган и Ф.Энгельс выделяли в истории человечества три стадии: дикость, варварство и цивилизацию, под которой понимали развитие промышленности, возникновение классов, частной собственности, государства.

Ряд ученых полагает, что под цивилизацией следует понимать высокий уровень развития материальной и духовной культуры общества. Однако на этот счет есть и противоположное мнение. О.Шпенглер рассматривает цивилизацию как конечный момент развития общества, его «закат».

Говоря о современных подходах можно сказать, что цивилизация – это совокупность систем, находящихся на совместимых уровнях развития, занимающих определенную территорию и отличающихся определенными закономерностями социально-политического, экономического, духовного, культурного развития.

Сущность цивилизации определяют следующие факторы: географическая среда; система ведения хозяйства; социальная организация; политическая система; духовные ценности. Изменения в ментальности, в системе духовных ценностей и идеалов часто оказывают решающее влияние на судьбу цивилизации.

Современные исследователи (Семеникова Л.И.) выделяют три типа цивилизаций: природная, восточная и западная.

К природному типу цивилизаций относятся народы, живущие в рамках природного годового цикла, в единстве и гармонии с природой. Это природные сообщества ряда племен Африки, Южной Америки, Австралии и Океании.

Восточные цивилизации характеризуют общинная замкнутость, ориентация на коллективные формы жизни и труда. Среди форм собственности преобладают государственная и общинная. Отношения в обществе – это отношения подданства, когда все общественные связи замкнуты на властных структурах. В политической сфере огромную роль играет государство оно пронизывает все структуры общества, вмешивается во все сферы деятельности, а вся полнота власти принадлежит одному человеку, который обожествляется. В таком обществе никто не имеет прав, все подчинено государственным интересам. Высшей общественной ценностью были традиции, изменения всех сферах жизни происходили редко, отсюда проистекали культ предков и высокий авторитет старших.

Западный тип цивилизации характеризуют ориентация на развитие внутреннего рынка, частной собственности, товарно-денежных отношений. В политической области происходит постепенная демократизация политических структур и государственного управления, формируется система правовой защиты гражданина от произвола власти. Сознанию западного человека свойственны независимость, рационализм, прагматизм, свобода от религиозных догматов.

Методология цивилизационного подхода имеет свои слабые стороны: аморфность критериев выделения типов цивилизации, он не дает ответа на неизбежно возникающие при изучении истории человечества вопросы о направлении и смысле исторического развития.

В итоге можно сделать вывод: оба подхода позволяют рассматривать исторический процесс с разных точек зрения, но ни один из них в полной мере не может объяснить его суть.

Историческими источниками называется все, что отражает исторический процесс, дает нам возможность изучать прошлое человечества.

Несколько десятилетий назад историческая наука выработала систему классификации исторических источников, основанную на принципе носителя информации. При ее использовании нужно помнить, что всякая классификация условна. На наш взгляд, эта традиционная система дает наиболее полное представление о всем многообразии исторических источников. Большинство авторов выделяют шесть типов источников.

1). Письменные источники. Они включают в себя и древние летописи, и мемуары, статьи из газет и журналов, делопроизводственные документы, статистические материалы и т.д. важным источником может стать даже художественная литература, потому что произведения писателей и поэтов как нельзя лучше отражают быт, нравы, общественные настроения той или иной эпохи.

2). Вещественные источники. К ним можно отнести предметы быта и обихода, орудия труда, оружие и т.д.

3). Этнографические источники. К ним относятся культурные, религиозные, бытовые традиции разных народов.

4). Устные источники.

5). Изобразительные источники.

6). Аудиовизуальные документы.

Исследование исторических источников требует особых навыков и знаний. В первую очередь требуется грамотно определить необходимые методы исследования.

Метод – это способ изучения исторических закономерностей через их конкретные проявления – исторические факты, способ извлечения из фактов новых знаний.

Собственно исторические методы исследования можно условно разделить на две группы:

1) методы, основывающиеся на различных вариантах исследования процессов во времени: хронологический, хронологическо-проблемный, синхронистический;

2) методы, основывающиеся на выявлении закономерностей исторического процесса: сравнительно-исторический, ретроспективный (метод исторического моделирования), структурно-системный.

Суть хронологического метода состоит в том, что явления излагаются во временном порядке. Хронологическо-проблемный метод предусматривает изучение и исследование истории России по периодам или эпохам, а внутри них – по проблемам. С учетом проблемно-хронологического метода происходит изучение и исследование какой-либо одной стороны жизни и деятельности государства в ее последовательном развитии. Синхронистический метод позволяет установить связи и взаимосвязи между явлениями и процессами, протекающими в одно и тоже время в разных местах России и ее регионах.

Сравнительно-исторический метод имеет целью установить общие тенденции, присущие сходным процессам, определить произошедшие изменения, выявить пути общественного развития. Ретроспективный позволяет восстановить процесс по выявленным его типическим свойствам и показать закономерности его развития. Структурно-системный устанавливает единство событий и явлений в общественно-историческом развитии, на основании чего выделяются качественно различные социальные, экономические, политические, культурологические системы общественного устройства в определенных хронологических рамках.

Историография – это история исторической науки. История как наука зародилась в России в 18 веке. К этому времени было накоплено достаточное количество эмпирического материала требующего осмысления.

Первым русским историком принято называть В.Н.Татищева. Он создает первый в России собственно исторический труд «История Российская с самых древнейших времен» в четырех томах. Она содержала богатейшие данные из летописей, их анализ, классификацию, ценные отрывки отдельных сводов, не дошедших до нас.

К 18 веку относят зарождение первых теорий в отечественной истории: норманнской и антинорманнской. Они касались вопроса образования древнерусского государства. Норманнская теория была предложена немецкими учеными Г.Байером, Г.Миллером и А.Шлецером. Изучив древнерусскую летопись «Повесть временных лет» они выдвинули теорию об образовании древнерусского государства только благодаря пригашенным из Скандинавии варягам, а не восточными славянами. Последние, по мнению этих исследователей, находились на очень низком уровне развития и не могли самостоятельно справится с этой задачей.

Антинорманнская теория была предложена видным русским ученым М.В.Ломоносовым. Он выдвинул идею о западнославянском, поморском происхождении Рюрика и летописных варягов, что опровергается данными филологов, но зато подтверждается археологическими находками, так как выявляется все больше следов связей новгородских славян и части кривичей с западнославянским миром.

Следующим этапом в российской историографии стала «История Государства Российского» Н.М.Карамзина, написанная по просьбе императора Александра I. Вся его работа проникнута идеей монархизма. Н.М.Карамзин сделал историю предметом широкого общественного интереса, внес немало позитивного в научное познание русской истории.

Дальнейшее развитие исторической науки требовало отказа от унаследованного со времен античности чисто описательного, прагматического подхода к истории, проникновения во внутренний ход исторического развития, перехода от изложения деятельности правителей и героев к изучению истории самого общества.

Формирование новой научной концепции нашло свое отражение в деятельности С.М.Соловьева. Одна из главных идей его сочинений – представление об истории России как едином, закономерно развивающемся процессе. Соловьев стремится понять исторический процесс, исходя из внутренних закономерностей, в числе которых – природа страны, природа племени и ход внешних событий. Ученик С.М.Соловьева В.О.Ключевский стремился представить исторический процесс как процесс развития общественных классов, взаимоотношения и роль которых менялись в связи с экономическим и политическим развитием страны.

После победы Октябрьской социалистической революции 1917 г. советская историческая наука стала развиваться в рамках исторического материализма, признаваемого единственной философией истории. Победило материалистическое понимание истории на основе марксистского учения об общественно-экономических формаций, что, впрочем, позволили советской историографии достичь успехов в изучении социально-политической и экономической проблематики. В трудах советских историков подробно исследованы проблемы социально-экономического развития страны, феодального землевладения и др. Полученные результаты позволили выяснить предпосылки образования государства и централизации, роль различных социальных групп и слоев в истории Русского государства и многие другие вопросы. В этом направлении работали такие замечательные ученые, как Б.Д.Греков, В.В.Мавродин, М.Н.Тихомиров, А.А.Зимин, Б.А.Рыбаков и др. Несмотря на идеологизацию исторического исследования, им удалось создать интересные произведения и выдвинуть много гипотез. В освещении же советской истории культивировались другие штампы идеологии: преувеличивалась роль И.В.Сталина и замалчивались его преступления. История нашей страны излагалась так, как этого хотели лидеры советского государства.

Когда в СССР началась перестройка, произошло много изменений в исторической науке. Благодаря свободе слова и гласности появились исторические статьи и книги, правдиво рассказавшие о репрессиях 30-40-х гг. ХХ века. Стала известна правда о тех неимоверных трудностях и колоссальных жертвах, которые понесла наша страна, строя сталинский социализм. По-новому смотрят сейчас но Октябрь 1917 г., гражданскую и Великую Отечественную войны.

В настоящее время продолжается процесс осмысления и переосмысления история России. Решать многие проблемы приходится в условиях перехода от одного общественного устройства к другому, в условиях коренных изменений в политической системе общества, его экономических основ, выдвижения новых политических и идеологических парадигм, новых морально-нравственных ценностей.

Литература

1.Деревянко А.П., Шабельникова История России. М., 2006

2. Захаревич А.В. История Отечества. М., 2008

3.Кириллов В.В. История России. М., 2006

4. Мунчаев Ш.М., Устинов В.М. История России. М.,2003

5.Некрасова М.Б. История Отечества. М.,2002

"История" как одно их древнейших научных понятий. Его первоначальные толкования. Многозначность и смысловое разнообразие современных трактовок понятия история. История как действительность и наука, изучающая прошлое человеческого общества.

Правомерность постановки вопросов - является ли история наукой и объективно ли историческое знание. История - это наука или искусство? Распространенность термина "историческое искусство" среди исследователей прошлого и настоящего. Немецкие философы Ф. Ницше и О. Шпенглер об истории как "поэзии" и "произведении искусства".

Дискуссии о границах и возможностях исторического познания. Мнение о том, что вся историческая литература является лишь "условной историей". Причины невозможности написания "окончательной истории". Сущность тезиса "Историю делает историк". Итальянский историк и философ Б.Кроче и восприятие исторического исследования как продукта ума. Абсолютизация субъективного аспекта, индивидуального суждения и способа интуитивного понимания истории. Французский историк А.И. Марру о недоступности сути исторического процесса познающему субъекту и причинах этого.

Критерии и признаки строгой науки. Историческая наука и претензии на объективную истину, на буквальное отражение минувшей действительности. Степень относительности и гипотетичности исторического знания. Предмет исследования историка. Конкретные события и процессы, взятые в определенных пространственно-временных координатах, как важнейшая категория исторической науки. Проблема избирательности и оптимальности отбора тех явлений из жизни общества, которые помогают воссоздать его объективную историю.

Изобразить историческое событие - значит, описать или объяснить его? Какой вопрос важнее - как это было на самом деле или почему это было? Идеографизм и ориентация на описательную науку. Форма "истории-рассказа", "нарратива". Стремление к историческому объяснению и появление таких направлений, как "интеллектуальная история", "персонифицированная история" и т.д. Понятие причинности как категории исторического объяснения и наиболее распространенного вида теоретической деятельности историка.

История - разновидность поиска и одна из форм нахождения истины. Особенности исторического способа исследования. Логика и конкретность знания. Невозможность обойтись без понятийного аппарата, заимствованного у других гуманитарных наук. Значение для научной работы историка таких категорий, как "общество", "развитие", "событие", "факт", "личность", "народ", "нация", "государство", "политика", "идеология", "культура", "экономика", "война", "бунт", "революция", "переворот", "материальное", "духовное" и т.д.

Историк в науке и обществе. История как инструмент политики. Вопрос сохранения автономии науки. Функционирование науки как института общества. Ученый как свободная или несвободная творческая личность. Понятие научного сообщества и научных авторитетов. Характер их влияния на процесс и результаты труда исследователя.

Представление о парадигме истории. Наука как парадигма, принятая научным сообществом. Смена парадигм. Достижение согласия парадигм, целей и средств научной деятельности. Возникающий по разным причинам поворот в сторону объективизации научных знаний и его последствия. "Общее согласие" как критерий научности существующих теорий. Нормы и ценности, составляющие этику науки. Ответственность историков за оценку достижений науки.

Постановка проблемы как начало исторического исследования. Влияние темы на направление научного поиска и методологию работы. Предпочтительные требования к выбору проблемы. Научные и вненаучные факторы, его предопределяющие. Личностные аспекты этого выбора. Понятие актуальности в историческом исследовании. Сближение исторического труда с писательским. Неизбежная связь "исторической реконструкции" с определенным уровнем воображения. Допустимость домысла и вымысла в истории. Интуиция как необходимый компонент исторического метода. Познавательное значение интуиции. Правомерность интуиции и проверка истинности. Проблема верификации.

От проблемы к произведению. Процесс работы историка и его стадии. Источник, историк и исторический факт. Современные научные трактовки понятия "исторический факт". Связь последнего с проблемой достоверности исторического знания в целом. Исторический факт - первичный элемент исследования. Его относительность, изменчивость и неустойчивость. Установление исторического факта как системное явление. Возможные составляющие этой системы. Немецкий социолог М. Вебер о субъективности историка в определении исторического факта. Связь выбора факта с его общественной значимостью. Социально значимые факты в понимании историка.

Проблема соотношения "источник-историк". Позитивистский подход к источнику как эмпирической данности факта. Установка "культа" и "непогрешимости" фактов и ее влияние на результаты исторических построений. Вопрос о соотношении источника и исследователя в постановке французской исторической школы "Анналов". Отказ от "рассказывающей истории" в пользу истории интерпретации. Приоритетная роль исследователя в историческом познании. Принцип проблемности и выдвижения гипотез как главное качество исследования.

Единство методологии источниковедения и методологии истории в парадигме А.С. Лаппо-Данилевского. Концепция источниковедения как цельного и системного учения. Взгляд на источник как явление культуры своего времени. Проблема критики и интерпретации источников в исторической науке. Метод источниковедческого анализа и синтеза в парадигме методологии истории новейшего времени. Необходимость четкого разграничения понятий научного доказательства, способов построения гипотез и методов аргументации в структуре научного исследования. Критерии выявления новизны и доказательности.

Прямое влияние полноты источниковой базы на доказательность и весомость исследования. Решение проблемы репрезентативности используемых источников. Понятие оптимального знания. Преимущества системного подхода к проблемам методологии исторического исследования. Естественная взаимосвязь истории с другими общественными науками - философией, социологией, политологией, экономической наукой, культурологией, правоведением и т.д. Практическая значимость исторической науки для общества. Историческая наука как способ выявления опыта человечества и его применения в современной жизни людей.